Лариса очень похожа на отца. 
Эта похожесть проявилась не так давно, в течении последних трех-пяти лет. 
Мы сидим на маленькой кухне, в квартире, которую Лариса снимает вместе со своими дочками.
Муж живет отдельно, у своей матери. Так сложилось, сейчас – так лучше. Никто не строит другую семью, отношения добрые. И все, как мне кажется, - сама Лариса, Виктор и взрослые уже девочки, надеются, что однажды получится все вернуть.
И я очень надеюсь.

Уже глубокая ночь. Малыш спит, спит и двадцатилетняя Леся. Старшая Наталья – на гульках. Дело молодое. Девушке 24 года.
А мы разговариваем. Получается эдакое интервью с сестрой, которая старше меня на десять лет.
Вспоминаем родных, тех, кто ушел и кого я, в силу того, что была маленькая, помню плохо.

Я. :  А бабушка Шура ведь практически ничем не болела?
Лариса. Почти. Радикулит был. Она грешила на то, что таскала тяжелые ящики и мешки с товарами, когда работала в магазине. А вообще... Ни одной операции, никаких хронических болезней. У нее случались приступы, отец называл это «истерический ком». Но это появилось уже после смерти нашей мамы.
Я.: Бабушка Шура вышла замуж за деда уже в солидном для невесты возрасте – 26 лет. Они были расписаны?
Лариса. Конечно. Но свадьбы не было. У деда уже был один брак. Просто сошлись, стали жить, а потом расписались.
Я.: По рассказам бабули, она была красавицей, и отбоя от кавалеров не было.
Лариса. Да, но жалела она только об одном из них. Она встречалась с молодым парнем, не помню, как его звали, и однажды он пришел в клуб на танцы очень пьяный. Начал скандалить, вел себя отвратительно. Короче говоря, бабушка дала ему отставку. А потом он женился, выстроил богатый дом, и стал самым лучшим хозяином на деревне. Бабушка после того говорила, что по одному случаю нельзя судить о человеке, всегда надо давать еще один шанс.
Я.: А бабушка Шура не была верующей, в каноническом смысле этого слова.
Лариса. Бабушка Шура? Я бы так не сказала. Она всегда говорила, что Бог есть, просто некоторые люди об этом не знают. Она не ела яблоки до спаса, она покрестила тебя, когда тебе было уже лет пять. Знаешь где? В Троицкой церкви. Она здесь недалеко.
Я.: Я даже что-то помню... Но очень плохо. Помню, что мы стоим на ступеньках церкви, а бабуля говорит, что сейчас мы пойдем в музей. А кто был моими крестными?
Лариса. Она крестила тебя сама, а крестные были названными, то есть не присутствовали. Это допускается. 
Я.: А она соблюдала посты?
Лариса. Гм... В последние годы соблюдала, это точно. Она очень боялась умереть без исповеди. Говорила, что если человек перед смертью исповедуется, то грехи его отпускаются, и не ложатся тяжелой ношей на плечи следующих поколений. За два дня до смерти она попросила Валю, женщину, которая тогда снимала у нее квартиру, привезти священника. Валя привезла, и бабушка исповедовалась. 
Я.: Значит, старый человек чувствует смерть? И, наверное, его отношение к смерти совсем не такое, как у молодого. Наверное, даже нет страха, а, напротив, благость и ожидание покоя, или что-то в этом роде. Но, думаю, для этого нужно перевались за восемьдесят, не меньше. 

Съемная квартира Ларисы – вся в обоях. Была такая мода – купить обоев трех-пяти видов и извращаться в аппликации, - залепить все стены и потолок бумагой с витиеватыми узорами. От разноцветных завитушек рябит в глазах, а комнаты кажутся меньше и темнее. 
Но не это, прежде всего, бросилось мне в глаза, когда я поставила дорожные сумки и, наконец, выдохнула облегченно – доехали!, а количество изображений всевозможных святых заступников в доме.
В комнате, в углу за дверью – большая икона Богородицы, вокруг - маленькие иконки с благостными ликами неизвестных святых, видимо, покровителей имен.
На ковре у кровати - деревянное распятие со Спасителем. Чуть дальше, на стене - календарик – с богородицей в белых одеждах и с младенцем. А на кухне, в углу, под маленьким белым полотеничком еще одна Богородица, а может и не Богородица, но святая и без младенца. 

Лариса. Вот эта иконка не моя. Она принадлежала бывшей хозяйке этой квартиры. Она была старенькая, и звали ее бабушка Фрося.
Я.: Бабушка Фрося?
Лариса. Ну, да. Я тоже сразу отметила, что имя бывшей хозяйки квартиры такое же, как у нашей другой бабушки, - папиной мамы. И ты уже знаешь, как сложно было мне найти квартиру, тем более за такие деньги. И вдруг – этот вариант, совершенно случайно. Или не случайно.

Мы склонны видеть мистику во всем, даже в том, где ее нет. Впрочем, что мы знаем? Как сказала о науке генетике «живой эмбриолог» Аня, «Слава Богу, мы знаем не все». Вот и с мистикой, имхо, та же история.
Иногда лучше думать, что все обусловлено свыше, что все не просто так, что тонкие нити между прошлым и будущим пронизывают густой паутиной пространство и время. Иногда случается настроение, когда хочется думать об этом. Иногда – хочется ерничать и злословить на эту тему. 
Это я уже про себя.

Я.:А ты помнишь дом деда  в Бредунах? 
Лариса. А как же! В первый раз меня привезли туда, когда мне было лет шесть, у бабушки Шуры в первый раз случился приступ радикулита, и отец отвез меня к своим родителям. Дом был большой. Часть дома, там где гостевые комнаты не отапливались. Была вообще «холодная» комната, там в глечыках ( кувшинах примечание переводчика) настаивалось молоко. Дед продавал на базаре сметану, молоко и творог. Когда я приехала, дед взял батог и повесил его на крючок. «Вот», - сказал, - «если не будешь случаться, это – для тебя». А я-то была воспитана бабушкой Шурой нежно и трепетно. Девочка в наглаженных платьицах, читать – в четыре года, кушать вилкой… Помню, этот батог произвел на меня такое сильное впечатление, что у меня поднялась температура… А еще помню вареники. Огромные вареники с творогом. Их ели на завтрак. Слопать такой вареник – непосильное дело, и я кормила этим завтраком кота. В первый раз получилось нехорошо. Я бросила коту вареник под стол, и он уволок его во двор, а дед увидел. Пришлось сказать, что уронила. Поэтому потом я кормила кота кусочками вареника, которые он съедал быстро, тут же, под столом. 

Лариса стряхивает пепел с сигареты, и продолжает.
Лариса. А потом бабушке Шуре стало лучше и она меня забрала домой. Гм… Домой… Меня воспитывала бабушка Шура, ее дом всегда был для меня больше домом, чем родительский. Маму я любила, а отца... Не знаю, трудно сказать. Я его не понимала.
Я.: А я – наоборот, всегда понимала отца прекрасно. Даже, когда он нес полную чушь, я понимала логику возникновения этой чуши. А она всегда была, логика-то. Просто иногда формы выражения мыслей были... как бы это сказать... странные. Сложные ассоциативные ряды. Вот их-то, эти ряды и образы, я как раз и понимала моментально. 
Лариса. Когда мы приехали в Днепропетровск, соседи долго думали, что я – ребенок мамы от первого брака. Жила-то я в основном у бабушки Шуры.
Я.:Думаю, теперь так никто бы не сказал. Ты стала очень похожа на отца.


У Ларисы всегда чистота и порядок. Мощный элемент хаоса внес мой ребенок, разбросав по квартире пластмассовых уродов, диски с играми и фильмами, а также собственные носки и майки. 
Лариса. Ты представляешь, меня это не раздражает! Видимо, родственные кровные связи – большое дело. 
Ларисины дочери уже совсем взрослые. Леся – педантичный пунктуальный человек, делает все быстро, незаметно и качественно. Вот это «качественно» меня восхищает особенно. Я оставила в тазу малышачьи носки. Желтые. Это надо понимать, что малышачьи носки, если они желтые, то после использования в течение двух дней, они – черные на пятках. Леська их постирала и повесила на балкон. Я посмотрела, повертела, пощупала. Клянусь – лучше выстираны, чем в стиральной машине. Рядом висят леськины штаны. Белые. Нет, белоснежные. 
Так не бывает, по крайней мере, я так не умею. Я брошу на полпути, махну рукой и скажу про себя «на фиг!». Она – нет. Она делает качественно. Все. Это очень ценно и, думаю, не раз поможет ей в жизни.
Старшая Наташа – другая. Она более открыта, более общительна, более «пофигистка». В этом тоже есть свой защитный резон.

У Ларисы на балконе – в полиэтиленовых пакетиках сушатся травы. Крепкие беленькие венчики пастушьей сумки, скуксившиеся цветочки ромашки, мохнатые до неприличия кукурузные рыльца и еще штук пять неизвестных мне по имени, но знакомых « в лицо» растений.
На веревке сушатся кружевные красные стринги. На стареньком стуле сушатся белые в блестявых каменьях шлепанцы.
Девочки ходят в белом. Такая в Днепропетровске мода. Впрочем, это просто красиво, подтверждаю. 

Я.: Лариса, ты лучше, чем я помниш маму . Какие у нее были недостатки?
Лариса. Ты уже спрашивала. Не знаю, никаких.
Я.: Так не бывает. Даже у святых при жизни бывают недостатки.
Лариса. Не знаю, она была очень добрым мягким человеком.
Я.: Мягким? Ой ли... Почему она не разговаривала с дедом, со своим отцом? Он был плохим человеком?
Лариса. Ну, что ты! Дед ведь меня вырастил, я его отлично помню. Он был очень педантичным, очень аккуратным, довольно замкнутым, но безмерно преданным детям и семье. Он настоял на том, чтобы меня отдали в спортивную школу. Сам меня возил через полгорода, ждал полтора часа, затем ждал еще 20 минут, строго по часам, чтобы ребенок «остыл» после тренировки. 
Я.: И все же. Его дочь, женщина которая умела прощать, порой даже слишком многое, не простила чего-то, о чем мы не знаем. 
Лариса. Гм... Я никогда не задавала себе этот вопрос. Даже странно. Это было как данность, и не требовало объяснения.
Я.: И потом, у нас мог быть брат. Старше тебя. Отец мне говорил, что у мамы был выкидыш, а мачехе сказал, что прервать беременность - было мамино решение. Представь, молодая женщина с отрицательным резусом крови, а почти пятьдесят лет назад это была серьезная проблема, сама акушерка по первому образованию. Она не могла не понимать, какое серьезное решение принимает. Мягкий человек вряд ли способен...
Лариса. Да, может быть. Дети – это вообще всегда было ее решение. С тобой она почти все время пролежала на сохранении… Ей не советовали. Но она очень хотела тебя родить.
Я.: Вот тебе и мягкий человек. Все не так просто, я думаю. 

В квартире тишина. За окном унялись продавцы «палаточного» городка, скоро светает. Мы едим голубцы. Дивные голубцы, приготовленные Ларисиными дочками. 
Лариса. Завтра надо зайти на работу. Как там заведующая без меня...
Лариса работает в небольшом кафе, в пяти минутах ходьбы от дома. Администратор, зав производством – второй человек.
Работает по 10-12 часов.
Рассказы о работе неизменно прерываются такими ремарками: «Запила мойщица. Пришлось весь день стоять на посуде». Или – «Запила барменша. Я целый день стояла на баре». Или – «Запила повар. Отличный повар, молодая женщина. Пришлось мне смену отстоять у плиты.»
Я.: Да, что у вас тут происходит?!
Лариса. Да, ничего. Пьют. 
***

На следующий день мы с малышом идем к Ларисе в кафе завтракать. Блинчики с фруктами, жульен и мясной салат.
Кармелита, улыбчивая смешливая официантка, приносит нам заказ.
Несмотря на утро, на открытой площадке кафе – народ. 
Завтраки преимущественно под пиво. 

Яркие синие столики вперемешку с не менее яркими красными, высокие стройные березки меж столов. Возле одной растет настоящий живой помидор, любовно оберегаемый персоналом. Уже выбросил скромный желтый цветочек.

- Кармелита, можно счет?
- А Лариса Александровна сказала, что счет останется у нее.
- Скажите Ларисе Александровне, что если она рассчитывает на чаевые, то ее надежды напрасны. И принесите таки счет.
Кармелита смеется, убегает.

Черноглазый шашлычник вертит на шампурах мясо, смотрит, хитро улыбаясь.

- Лариса, это твой сестра сидел? – спросит потом.
- Да, это моя младшая. Приехала из Москвы на неделю.
- Хороший сестра. Похожий. Красивый.

Экие у них в Днепропетровске шашлычники, с комплиментами. 
У них? У нас? 
А какая разница? 
Главное, что улыбаются. : - )

тексту ДА 326    Набравшие больше всего ДА заметки

"ЕДУ Я НА РОДИНУ..." Пункт 4. Зупынка "Город".

Читать весь сборник

"ЕДУ Я НА РОДИНУ..." Пункт шестой. Остановка по требованию. "Мачеха".