По дороге к мачехе, беседуем с сестрой.

- Алла Кузьминична говорила, что папин дом перестроили. 
- Давай, - говорю, - зайдем? Посмотрим.
- Давай, - соглашается сетра.

Красную черепицу видно сразу. Ее не было. Крыша была под серыми волнами старого крепкого шифера. Это уже новые хозяева перекрыли. Окна стали больше, на окнах появились черные решетки с витыми прутьями-загогулинами, как модно в Днепропетровске. Я такие решетки здесь часто вижу.

Невысокий забор белого кирпича.
А перед забором еще часть земли огорожена. Это была общая дорожка к соседям, а теперь тут ворота – высокие, железные. 

Молодая женщина, мне ровесница, а может и моложе красит ворота темно-красным, заботливо катает валик по железу. Домашняя майка перепачкана краской, под майкой – большая высокая грудь.
А на голове платочек, повязанный на малороссийский манер – хвостиками впереди, на лбу, как у Солохи из «Вечеров на хуторе близ Диканьки».

Мы с сестрой остановились. Женщина перестала красить, посмотрела на нас вопросительно и приветливо, щурясь на солнце. 
Волосы густые, черные, глаза живые, блестящие. Типичная хозяйка-господыня, - молода та порадлыва.
- Извините, - говорю я, - что смотрю так навязчиво. Это был мой дом...
- Та вы шо? – отчегото радуется женщина. – А я еще два месяца назад за газ платила по старым квитанциям, на фамилию Бредун.
- Да, это моя фамилия до брака.
- А меня Оксана звать.

Я так и думала. Ее должны были «звать» именно Оксана!
- А хотите в хате посмотреть? Мы там все переделали.
- Хочу, если можна...

Дом достроила еще посредническая фирма. Достроила и узаконила все достройки, - те что делала сама и те, что не успел узаконить отец. Забор тоже сделали они, те тетки, которым я продала дом три года назад. Сарайчик развалили, на его фундаменте теперь беседка. В беседке столик с белыми пластиковыми стульчиками, короб белья, детские игрушки.

- У меня не прибрано, - извиняется Оксана, и говорит без умолку.
Рассказывает. 
Рассказывает, как купили дом, как торговались, как переделали внутреннюю планировку, и какие еще задумки.
- Буду делать второй этаж. Там будут спальни, а внизу гостиная и кухня. У нас двое детей, они сейчас у моей мамы.

По двору разбросаны игрушки. Огорода нет, все засеяно травой.
- Стричь ее пора, все некогда, - смеется Оксана.
На яблоне сидит маленькая пятнистая кошка с ошейником, и опасливо смотрит на моего Андрюху. Знает детей, знает, что у них не забалуешь.

Маленькая кудрявая собачка, прыгает вокруг меня, ластится и виляет коротким хвостом.

Старую яблоню в глубине участка покрасили разноцветными цяточками ( пятнышками – прим. Переводчика), на ней детская качелька, рядом – песочница...

Везде порядок и уют, не стерильная чистота, а именно – уют, с легкой небрежностью, с кошачьей миской, с брошенной на бетонной дорожке головастой куклой. 
Дети, собачка, кошка, и радивая – говорливая хозяйка Оксана в платочке хвостиками вперед.

И мне стало хорошо. Приятно и благостно. Лучших хозяев для этого дома я и придумать не могла.
Судьба его сделала грустный круг, и вышла на новый уровень, - на светлый.
Ведь дома, как и люди, имеют каждый свою судьбу.

- А хотите внутри хаты посмотреть? 
Две комнаты, маленькую полутемную спальню и гостиную, объединили в одну. Там новые обои и большая неприбранная кровать. А еще лампа-торшер и глянцевые женские журналы, разбросанные по полу.
В той комнате, что достроили посредники – детская, а на месте кухни – полупрозрачная капсула – душ и место для глажки, совсем на западный манер.
Там, где стоял папин стул, который он называл троном, где он всегда сидел, пил крепкий чай и читал газеты, теперь стоит беленькая стиральная машина-автомат.
А кухня у Оксаны на месте темной ванны, куда при жизни папы так и не успели подвести горячую воду. 

Все не так, все чужое, но почему-то узнаваемо... И тем спокойней и благостней мне ходить по этому дому, сдерживая слезы и улыбаясь.

- А вы представляете, шо было недавно?! – вдруг вспоминает Оксана и ее темные глаза вспыхивают благоговейным родовым страхом, - Мы ж когда купили дом, тут только старый книжный шкаф был, да верблюжье одеяло…
Шкаф помню, его никто брать не захотел. И, правда, очень старый. Остальную мебель роздали соседям да родственникам. Одеяла не помню.
- А моя мама, она такая... все собирает, все тряпье... – продолжает Оксана. – И одеяло забрала. А я сижу тут, и хлопает дверь на горищще ( горище – чердак, прим. Переводчика). Хлопает и хлопает. Ну, дай, думаю, полезу, - посмотрю, шо там. Полезла, а там только старые фотографии, тетради какие-то да книги. Тут в сарае много книг было. Медицинских и по психологии.
- По психиатрии.
- Ну, да. Я себе даже один травник оставила, а остальное спалыла ( сожгла прим. Переводчика). Ну, я с горища познимала все, а так посередине огорода и спалыла. Весна была, апрель или конец марта. Ну и двери на горище закрыла хорошо, шоб не хлопали. А моя мама как раз переезжала. И все вещи у них были еще спакованы. И только то верблюжье одеяло и осталось, шо не в коробке. Ну она ним накрылась и спит. И снится ей, что приходит худой мужчина и спрашивает «Тепло вам под моим одеялом?». Она испугалась и говорит «Да, тепло. Хорошее у вас одеяло.» А он ей говорит «А что ж ваша дочка все мои вещи спалыла?». Она и проснулась. Звонит мне и рассказывает сон. У меня прямо руки опустылысь. «Мамо» - кажу, - «я ж два дня назад с горища все зняла и спалыла на огороди...»

Мы с сестрой Ларисой переглянулись. 
Если бы мне это кто-то рассказал, решила бы, что придумал. А так – нет. Ежели и подоврал кто, то только сама Оксана.
- Не волнуйтесь, - говорю, - мой отец был не жадный человек. Скорее наоборот. Думаю, он больше ни к вам, ни к вашей родне ходить не будет. Так, пришел для порядку и все.
На том и попрощались.

Оксане позвонил маленький сын, и она стала ему говорить, что папа скоро заедет. Да, папа поехал в город. На машине. Нет, не на своей, на маминой машине. 

- А я ж соседями тут чуть не судилась, - смеется уже у ворот Оксана. – Я ж вот этот кусок земли приватизировала, тут же гараж. А когда ворота поставила, прибежал тут один в рубашке, и давай кричать «Я адвокат! Вы еще пожалеете!» А я ему – «Вы хто?» А он – «Я ж сказал – адвокат!» «Не», – говорю, - «вы не поняли, вы – хто?» Он говорит «Меня Иваном Ивановичем зовут.» И фамилию. «Та вы не поняли, - вы- хто?» Он на меня смотрит. «Я», - говорю, - «тут хозяйка по документам, это частная собственность, а вы отут стоите и кричите на меня же на моей частной собственности. А я вас не приглашала, так вы – хто?». Ну он и ускакал.
Осана опять смеется. 
Звонким заливистым смехом. 
И берет валик в темно-красной краске и начинает опять любовно гладить ним железные ворота.
А на калитке, возле которой цветут лилии, посаженные еще моей мачехой, сидит большая серая с лиловым хохолком птица.
***
- Мама, а почему ты продала свой дом? – спрашивает малыш, надув губы и опустив голову.
- Потому что я здесь не живу. Я же живу с тобой и с папой в Москве.
- Все равно, не надо было продавать. Сейчас бы это был наш дом, и мы бы сюда приехали.
- Он был совсем не такой.
- Все равно, мы бы в нем жили...
- Только сейчас, неделю. А зимой? Если в доме никто не живет, он начинает разрушаться.
- Да? А как?
- Медленно и печально.
- Все равно, мне очень жаль, что ты продала свой дом.

Да, этот бы не продал. Я могу быть спокойна за все, что будет нажито непосильным трудом, этот сохранит и спрячет все, на чем лежит магическое клеймо – «Мое». 
Маленький хохол посмотрел на меня осуждающе и зашагал вперед, по улице Лизы Чайкино

тексту ДА 591    Набравшие больше всего ДА заметки

"ЕДУ Я НА РОДИНУ..." Пункт второй. Остановка "Ностальгия"

Читать весь сборник

"ЕДУ Я НА РОДИНУ..." Пункт 4. Зупынка "Город".